Все, кто в детстве играл дома в прятки, знает, как можно быстро спрятаться, забравшись под кровать. Не под каждой конечно, поместишься – кровать должна быть на высоких ножках. У нашей бабушки такая как раз и была – железная, блестящая, с пирамидой подушек и кружевными подзорами ручной работы, за которыми скрывалось много вещей. Их можно было рассматривать, пока тот, кто водит, не догадается заглянуть в такое очевидное место.

 

Бабушка, Волкова Прасковья Андреевна, родилась в селе Скородное (тогда ещё Рязанской губернии, и все знали её шутки, что в Рязани грибы с глазами, их едят, а они глядят).

В Москву она приехала совсем молоденькой неграмотной девушкой, закончила ликбез, вначале служила домработницей, потом поступила на фабрику. Во время войны работала и воспитывала маленькую дочку. Когда война закончилась, и дедушка вернулся с фронта, жить стало намного легче – в 1945 году в конце декабря в доме даже появилась ёлка, украшения с которой берегут до сих пор. Скородное бабушка также не забывала, помогала, чем могла своим родным сёстрам, дедушка с внуками проводил там всё лето.

Так вот, под кроватью размещались бабушкины сокровища: швейная машинка Зингер, глубокого чёрного цвета с золотыми грифонами (когда бабушка её купила, даже взяла извозчика, чтобы привезти домой); большой запас брусков хозяйственного мыла, постоянно пополняемый (бабушка знала ему цену, прожив в Москве всю войну (кстати, оно очень пригодилось в 90-е, когда её уже давно не было в живых)); новая табакерка и нюхательный табак (вот такие «императорские» привычки); в большой коробке – клубки пряжи (бабушка работала надомницей и вязала носки не глядя на спицы, читая Мельникова-Печерского – На горах, В лесах, На Волге), катушки ниток № 10, чтобы вязать кружева – для души и в подарок сёстрам; узкая чёрная шевиотовая юбка, по которой можно было судить о бабушкиной фигуре в молодости (вспоминайте фильм «Барышня и хулиган»); шёлковая шаль приятного цвета «кофе с молоком» ей подарил Михаил Жаров (когда она ещё работала домработницей у кассирши из ресторана «Астория» и, у которой часто собиралось богема). В жестяной коробке из-под кремлёвского подарка за 1957 год лежит фотография её любимой подруги, документы, медали – за оборону Москвы, за труд во время войны и юбилейная – 800 лет Москве, хорошенькие открытки и миленькие украшения. А в самом дальнем углу, скрываясь от света, стояла банка с вишнёвым вином. Летом, где-нибудь в начале августа, когда сезон вишни уже заканчивался, бабушка ехала на рынок и выбирала самую переспевшую чёрную вишню. Дома она перекладывала её в большую банку, приблизительно до половины, и сверху засыпала сахаром до плечиков. Затем закрывала крышкой и задвигала под кровать. Некоторое время было интересно наблюдать, как вишня даёт сок и меняет цвет сахара, от бледно-розового до тёмно-бордового. Но в конце-концов цвет становился настолько тёмным, что невозможно было что-нибудь разглядеть. Дальше над вишнёвым вином работало время.

Двадцать второго декабря, когда день самый короткий (или ночь самая длинная, кому как больше нравится), банка извлекалась на кухню, крышка снималась, и содержимое обнюхивалось – а вдруг превратилось в уксус?! Но нет, запах был явно спиртовой. Потом, в торжественном молчании, жидкость осторожно, через воронку переливалась в графинчик, и графин прятался в сервант, а на Новый Год с гордостью выставлялся на стол.

Невозможно точно назвать, что получалось: для вина – слишком сладко, для ликёра – не слишком крепко. Скорее всего, просто воспоминание о лете. Сейчас, пробуя это вино на Новый Год, мы вспоминаем о бабушке. Ну и о лете тоже. Ведь до него уже рукой подать.